Озеро Радости - Страница 75

Его губы дергаются и ползут в сторону, выдавая гримасу то ли обиды, то ли отчаяния, но Янине видно в первую очередь разочарование. Здесь она должна остановиться, взять его за руки, сжать крепко его ладони и твердо сказать:

— Я все знаю. Я знаю про эту дрянь. Я знаю про то, как ты ее любил. И про то, как она тебя предала. Дело в том, мой милый Ветер, что количество людей на планете Земля остается неизменным. Все время ее существования. А население постоянно растет. Из-за этого, мой хороший, Землю населяют тени. Некоторые из них носят платья воздушного шелка с рукавами буф. У них золотистые волосы, лежащие на мраморных плечах. В глазах у них днем небо, а ночью — звезды. Но, понимаешь, они — не люди. Они — тени. Людей очень мало. Людей всего двое. Адам и Ева. Я и ты. Мы много раз рождались в одной стране, одном городе. Мы были друзьями, мы были любовниками, а потом судьба делала нас солдатами двух идущих друг на друга армий. Но я всегда помнила о тебе и искала тебя. А ты всегда знал, что нужно сказать, чтобы эта девочка перестала плакать по маме.

Она хочет выдать все это ему голосом ровным и уверенным, но — не выдает. И за руки его не берет. И не сжимает его ладоней. Потому что не имеет на это права. Эти слова — такие подходящие и такие точные сейчас, — она уже говорила. Причем не один раз. Говорила совершенно случайным людям. Тем самым теням. И делала это за деньги.

Разговор таким образом распадается на две линии — ту, что произносится вслух, и ту, что не проговаривается. При этом ощущение, что собеседники прекрасно слышат обе линии и реагируют на них. Через несколько шагов становится не так уж важно, что из говоримого озвучивается, а что — лишь думается.

— Ч-что ты делаешь в Москве? — спрашивает Ветер вслух. — Какие дела заставили тебя выйти из-под защиты Ц-царицы Небесной и Земной?

— Я работала тут болотным огоньком, — резко отвечает Янина. — И сейчас как раз готовлюсь к замене тьмы светом.

— И к-как было в потемках? Интересно? Или н-не очень-то?

Янина подмечает, что Ветер все так же худощав, у него такие же острые локти, но при этом он как будто утратил шарм абсолютно уверенного в себе человека. И слегка растерялся. И дело не только в легком заикании, не заикании даже — повторе первых звуков в некоторых словах, но — в слегка сбитом с толку взгляде, в рассеянной жестикуляции, в легкой сгорбленности. Но во всех этих крохотных детальках проявилось что-то настолько родное, настолько трогательное, что Яся видит в этом больше обаяния, чем в прежней галантно-говорливой ироничности.

Где-то между предыдущими репликами, то ли вслух, то ли в Ясином сердце, он успевает сказать, что слово «ветер» очень созвучно его фамилии.

— В потемках было интересно, но та я, которой было интересно, быстро стала перерождаться в болотную гниль. Я многое поняла, но цена оказалась не равнозначной товару.

— Н-например? Что ты поняла? — спрашивает он.

— Например, что людей хорошо проверять, заказав еду в ресторане. — Янина делится только теми мыслями, которые не успела девальвировать коммерческим разговором. — С некоторыми не замечаешь, как шеф полтора часа запекает каре ягненка с розмарином. С другими успеваешь истомиться даже за те десять минут, что требуются для пиццы «Кватро Стаджони». Есть и такие, с кем страдаешь, еще не успев прийти в кафе. Они только спрашивают твой телефон, а тебе уже невыносимо хочется уйти. Весточек от отдельных личностей ждешь, как самого главного события в жизни. И помещаешь себя в ад. Ведь ожидание — это демон. Так мне сказали недавно. — Тут ее прорывает. — Я ведь даже у дерева просила, чтобы ты вернулся!

— Я был далеко от Земли, — тихо отвечает он, и губы его опять ползут в сторону, а глаза наливаются тяжестью. Ветер добавляет: — Счастье тоже бывает демоном. Ты думаешь, что тебе хорошо, потом проходит время, ты оглядываешься назад и видишь, что это был не ты. И вслед за этим накрывает отходняком. Рай невозможен. Только радость. Целое ее озеро. Там, наверху.

Яся хочет рассказать про дерево баньян. Про то, что рай есть. Но он — не место. В него очень просто попасть, изгнав из себя демонов страха, ревности, неуверенности и ожидания. И что с последним сложней всего. Не склонный к медитации человек в этом случае должен просто дождаться. И что — да, она теперь знает ответ на заданный ему в Малмыгах вопрос. Чувство, про которое она спрашивала. Это когда тебе просто физически хорошо с кем-то, от того факта, что он рядом. Но все это не нужно произносить. Все это и так понятно.

Потом они прогуливаются вдоль высотки МИДа, и он рассказывает об экваторе, о раскопках в условиях, когда литр воды выходит из тебя с потом за час, когда просто сидеть сложно из-за того, что сердце выдает двести в минуту. Про малярийных комаров, тропических тараканов, про цикад, стрекот которых не дает заснуть ночью. Он здесь, в Москве, на один день, выступил на археологической конференции, а завтра… И чем больше он говорит, тем страшней становится Ясе. Это плохо мотивированный, но очень интенсивный страх, происходящий из понимания того, что будет дальше. А дальше — вот буквально прямо сейчас — они расстанутся. Опять. На год, на два. На жизнь.

А потому она останавливается, обнимает его, прижимается к нему и произносит несколько слов. После чего они идут в крохотный номер, снятый для него университетом в третьесортной гостинице. Номер, состоящий из кровати, окна и почему-то серванта с шестью коньячными бокалами. Они ложатся на эту кровать и на этот раз их руки соприкасаются — так, как хотелось когда-то Ясе в травах вокруг Малмыг. Он пытается прерваться, но она лжет ему: «Не надо. Сегодня — можно».