Озеро Радости - Страница 4

* * *

В санаторно-лесной школе лучше, чем она предполагала, и уж точно не хуже, чем было дома перед отъездом. Тут есть столовая, в которой пахнет котлетами, есть учебные классы, в которых пахнет ведром и половой тряпкой, тут есть кусок елового леса, в котором пахнет еловым лесом — туда можно ходить искать жуков-пожарников. Тут есть бассейн без воды, истребитель без плексигласового фонаря, с вывороченной начинкой кабины, кинотеатр без кресел и проектора, флагшток без флага. Тут есть заброшенный профилактический корпус, в котором уже не проводят профилактики из-за того, что развалился какой-то Союз. Когда Ясе становится тоскливо, она представляет, что на самом деле ее тренируют для полета в космос на сделанном как будто из фольги истребителе, и тогда жизнь обретает осмысленность.

Ей нравятся палаты, заставленные койками с колючими одеялами, где по рыжим пескам бредут белые верблюды. Нравится фактура матрасов и санитарная белизна выдаваемых раз в две недели проштампованных простыней. Нравится, что возле каждой койки стоит тумбочка, в которую дети складывают передачи, а она — свой гербарий, свои камешки и шишки, свои каштаны и цветные стеклышки.

* * *

В пятницу с восемнадцати до двадцати — приемные часы или, говоря человеческим языком, «забор». Возле проходной у ограды собираются все младшие классы и спорят, за кем приедут первым. На шлагбаум облокачиваться нельзя, за попытку прокатиться на нем лишают полдника даже отличников. Особенно удачлив Олег Буевич — его родители работают неподалеку, в поселке Сокол, а потому появляются без пятнадцати.

Они всовывают нос машины под шлагбаум, захлопывают дверь за впрыгивающим на ходу Олегом и дают по газам, разворачиваясь и уносясь прочь, к свободе, к маминой запеканке и папиной игровой приставке (и о первом, и о втором будет много разговоров в понедельник). Все это — до того, как ленивая стрелка шлагбаума успевает подняться и застыть в зените. Потом спасающие и спасаемые мельтешат перед глазами, как верхушки деревьев, когда катаешься на плохо центрированной карусели, установленной за бассейном. Карусели, раскрутить которую можно только вдвоем, сидя друг напротив друга, иначе она скребет креслами по песку.

Последней везет Верке Рыбаковой, за которой в половину восьмого приходит одышливая косолапая бабуля с остановки семьсот шестого. К моменту появления старой медведицы Верка успевает разувериться в своем спасении и с такой радостью кивает Ясе на прощанье, что той хочется, очень хочется прикинуться кем угодно — хоть Веркой, хоть ее едва переставляющей ноги бабушкой, лишь бы свалить за пределы Санаторно-лесной школы. Они скрываются за соснами, и Яся остается у шлагбаума с чувством, что она проводила всех своих в армию, замуж или на Марс. Позже, практикуясь в метафорах, она уточняет ощущение: все умерли, она — последняя на Земле. Ощущение апокалипсиса становится особенно сильным когда она проходит мимо карусели, на которой невозможно кататься в одиночку. Еще позже, среди вымерших корпусов, в пустой палате, рассчитанной на шестерых, она убеждается: нет, умерла как раз она, все остальные — живы среди живых. И воскресенье произойдет утром понедельника.

— Можно я пройдусь с вами? — предлагает она однажды медведице.

— Куда? — пугается старуха, увлекая Верку за руку — так, будто они две красавицы, за которыми после дискотеки увязался алкаш.

— Только до остановки семьсот шестого! — обещает Яся, втайне надеясь, что ее посадят в автобус и заберут на выходные в берлогу, угостят медом и варениками.

— А у тебя что, своих родителей нет, девочка? — спрашивает старуха строго. Как можно быть такой вредной, непослушной школьницей, без родителей!

— Нету, — честно отвечает Яся. — Только папа и тетя Таня.

Медведица некоторое время обдумывает эту мысль, делает несколько шагов прочь от шлагбаума, затем останавливается, оборачивается и переспрашивает не менее строго:

— А чего папка тебя не забирает на выходные?

— Потому что у него есть тетя Таня. — Ясе удивительно, что взрослый человек может не понимать таких простых вещей.

Старуха вздыхает, отходит от ограды еще дальше, затем останавливается и бросает через плечо:

— Храни тебя, девочка, Царица Небесная и Земная.

Яся волнуется:

— А кто это — Царица Небесная и Земная?

Однако старой медведице с внучкой нужно спешить на автобус. Последний семьсот шестой, вы же сами понимаете. Яся выбегает за ограду, хотя это делать запрещено, и кричит свой вопрос в шерстяную спину медведицы:

— А она добрая?

— Самая добрая, — уверенно отвечает бабуля, не останавливаясь. — Она всех жалеет, кого больше некому жалеть.

— Как мама? — спрашивает Яся, но ей уже не отвечают.

* * *

Самое интимное место в лесной школе — библиотека, где пахнет крашеными полами и книжной пылью, а посетителей не бывает совсем, ибо кому интересно нюхать пол и пыль, когда рядом еловый лес. Ясе нравится ощущение моментального перемещения в другой мир, которое дарит соединение писанных букв в слова: проходишь сквозь портал чужого воображения, и именно там, внутри Кэрролла, Мавра или Купалы, отныне развертывается твой внутренний диалог, что делает его защищенным — не только от окружающих, но и от тебя.

В библиотеке значится библиотекарша, похожая на портрет Крупской, но библиотекаршу можно не принимать в расчет, так как она все время занята сосредоточенным переворачиванием страниц газеты «Жизнь» и тем, действительно ли у Валерия Леонтьева есть жабры. Она, как дракон, который сидит на сокровищах, но питается жабами.